Откуда появился этот бездомный котик, я понятия не имел. Он сразу стал в посёлке своим. Собаки, к всеобщему удивлению, за ним не гонялись. Жители подкармливали, но в дом жить не приглашали, боялись чем‑нибудь заразиться. Уж больно вид у котика был неопрятный.
Котик свободно
разгуливал по доброжелательному посёлку.
Но однажды нарушил правила гостеприимства.
Увидел возле дома большую миску с едой
и без приглашения, по‑воровски
оглядываясь, нырнул в собачий лаз под
калиткой. Не успел толком прикоснуться,
как услышал громкий лай. Оказывается,
овчарка Аргос зорко следила за своей
едой. И возмутилась, когда увидела
похитителя возле своей миски. Все
гуляющие рядом собаки с лаем присоединились
к Аргосу. Началась погоня. Свора догнала
котика, и ему, искусанному, чудом удалось
вырваться и заскочить к нам во двор.
Неожиданно
дальнейший путь своре собак преградил
наш Барс. Я его таким страшным никогда
не видел. Шерсть дыбом, рык звериный.
Стая
остановилась. Даже Аргос не решился
вступить в драку. Тут я крикнул на собак,
и они разбежались.
Котик лежал
на земле, не шевелясь. Я подобрал его и
понёс домой. Но мать сказала, чтобы я
этот «комок грязи» вынес на улицу. Она
кошачью породу не переваривала. В детстве
хотела погладить кота, а тот расцарапал
ей лицо.
Я ушёл в
сарай. Там на поленницу положил ровную
дощечку и укутал котика старым ватником.
Неделю кормил
и поил молоком, пока раны не зарубцевались.
Приносил ему самое вкусное, что давали
мне. Вскоре котик выздоровел. Я искупал
его в тазу. Он оказался пушистым-пушистым.
Имя само напрашивалось — Пушок…
Мне удалось
его пристроить к тёте Клаве, чей дом
стоял напротив нашего, на другой стороне
дороги. Первое время навещал его, а потом
уехал учиться на станцию Гороховец.
Через год вернулся и, откровенно сказать,
про Пушка забыл.
Осень выдалась
тёплой и недождливой. У себя в огороде
мы разжигали костёр и затем в золе пекли
картошку. Но в тот день куда‑то
торопились и не затушили костёр. Ветер
перенёс искры к сарайке, где лежала куча
щепок и берёзовой коры. Они задымились,
и огонь пополз к поленнице.
Пушок,
отдыхающий на крыльце своего дома,
первым увидел дым, а, может, почувствовал
запах. Он перебежал через дорогу,
подскочил к дверям нашего дома и стал
истерично мяукать. Мало того, стал
бросаться на дверь, пытаясь её открыть.
Вышел, проснувшись, мой отец. Он не
позволил Пушку заскочить в дом, отшвырнув
его ногой…
А тётя Клава
закричала через дорогу: «Михаил
Константинович, у вас сарайка дымится».
Отец забежал на огород и затушил горевший
мусор. Огню оставалось полметра до бочки
с керосином.
Я открыл
дверь на улицу и услышал громкое мяуканье.
Пушок! Он подскочил ко мне, прыгнул на
руки и прижался. Мы вошли в прихожую. Я
сел на лавку и опустил его на пол. Но он
снова залез на руки. Так мы просидели
до утра. Утром мать подошла: «Ладно,
оставляй его у нас». Мать протянула руку
погладить, но он отскочил. «Ишь какой
злопамятный. Помнит, что я не впустила
в дом, — обиженно сказала она. — Ничего,
проголодаешься, сам прибежишь ко мне
на кухню».
Подошёл отец:
«Ты тово, извинись перед ним за меня. Я
подумал, что он взбесился и отшвырнул
ногой».
На улице
рассвело. Пушок подошёл к двери. Я открыл
и вышел вслед за ним. Он мяукнул, посмотрел
на меня и побежал через дорогу к себе
домой. Аргос видел, как он переходил
улицу, но даже ухом не повёл. Запрыгнув
на крыльцо, Пушок замяукал. Тётя Клава
открыла дверь. Она ждала его. На завтрак
Пушку стояло блюдечко с молоком.