Известный журналист и телеведущий встретился со зрителями Архангельска и Северодвинска и дал интервью каналу «Правда Севера»
– Владимир Владимирович, спасибо, что согласились на интервью и отступили от своего правила – работать только в прямом эфире. А почему вы всегда работаете в прямом эфире?
– По нескольким причинам. Одна – нерв совсем другой, когда прямой эфир, когда никто не знает, что будет через секунду. Это создаёт напряжение, которое и есть настоящее телевидение. Сила телевидения в том, что вы видите, что происходит именно тогда, когда это происходит. А второе, когда записывают, всегда записывают больше, и мне не нравится, когда меня монтируют. Поэтому я отказываюсь категорически.
– Прямой эфир – это гиперответственность, он требует огромной подготовки, нужен основательный подход к каждой передаче. Вы ко всему в своей жизни так подходите?
– Не знаю, ко всему ли… Но это более-менее мне свойственно. Впрочем, зря я так сказал… Потому что я знаю людей, которые всегда опаздывают, когда их приглашаешь, но на самолёт не опаздывают. То есть я хотел сказать, что если ты ответственный, значит, ответственный во всём. Но выходит, не обязательно… Вообще‑то, я довольно ответственный человек, это правда, но не надо преувеличивать: работа в прямом эфире – это нормальная профессия. И из этого не надо делать что‑то героическое, прямо невероятное.
– Но в монтаже есть возможность дописать, что‑то сказать за кадром…
– И казаться умнее, чем ты на самом деле.
– Ещё о требовательности. Как вы считаете, надо давать людям право на ошибку?
– Мы все ошибаемся. Но ошибка ошибке рознь. Может быть такая ошибка, что случится авария, погибнут люди. Это одно. А оговорился и сказал «Бутин» вместо «Путин» – ничего страшного, извинился и продолжай дальше.
– К вам в программу «Познер» приходят известные люди, они привыкли к своему особому статусу, но вы, как мне кажется, часто ставите их в неудобное положение, заставляя рассуждать на непривычные для них темы и обозначать свою позицию. Было такое, что эти умозаключения вас поразили?
– Да, конечно. Но на самом деле не я их ставлю в неловкое положение, это они себя ставят в неловкое положение. У меня нет такой цели. Я просто задаю вопросы. И если это люди известные, особенно, политики, мне кажется, что зритель хотел бы их задать, но не может. И я выступаю от его имени. И, конечно, он задаст неприятные вопросы – почему не решаются те или иные проблемы, не выполняются обещания.
– А когда приходят люди искусства…
– Это совсем другое. Они вызывают интерес. Они не то чтобы поучают людей, но всё же влияют на них. Хотят, чтобы их читали, чтобы их смотрели. Ещё раз говорю – у меня нет задачи поставить человека в неловкое положение. Надо быть намного моложе, чтобы этим увлекаться. Мне интересно раскрыть человека, чтобы мой зритель сказал – а, вот какой он! И бывают такие неожиданные вещи и для меня тоже.
– Примеры какие‑то можете привести?
– Один пример – Кобзон. У меня с ним совершенно разные взгляды на всё. И тем более на политику. Но он меня совершенно позитивно удивил своей принципиальностью, своей убеждённостью. Было приятно, пусть я с ним и не согласен. Поразил меня бывший губернатор Краснодарского края, а ныне министр сельского хозяйства. Когда я сказал, что хотел бы задать несколько вопросов от моего приятеля Марселя Пруста (французский писатель конца XIX – начала XX веков. – Прим. ред.), он спросил: «Кто это?» Для меня это было неожиданно, я даже растерялся. Когда я сказал, что это мой хороший приятель, он спросил: «А он жив?» Это тоже о многом говорит, например, о начитанности.
– И это прошло в эфир?
– Я же работаю в прямом эфире.
– Да, но для Дальнего Востока, а затем можно ведь подредактировать?
– Это правильный вопрос. В прямом эфире мы пишем для Дальнего Востока, а потом программа проходит по спутникам, и есть возможность вмешаться. Но программа «Познер» идёт уже девятый год, и в неё вмешались лишь трижды, это было вначале. А потом у меня был разговор с Константином Львовичем Эрнстом, генеральным директором Первого канала, на котором я не работаю, но который покупает мою программу. Я сказал: «Давайте договоримся так – если ещё кто-нибудь влезет в мою передачу, я ухожу. Если вам почему‑то кажется, что необходимо что‑то изменить, пожалуйста, позвоните мне, и мы поговорим. Если вам удастся меня убедить – прекрасно, если нет, значит – нет». С тех пор не вмешивались ни разу и никогда.
– Вы часто повторяете в своей программе: «Давайте подумаем об этом». Эта фраза мне очень нравится, но она не в тренде современного телевидения, которое предлагает телезрителю готовые рецепты. Вы не собираетесь переформатироваться?
– Нет, конечно. Думаю, что вы задаёте вопрос, зная уже ответ. Мне не нравится сегодняшнее телевидение. Как раз сегодня идёт вручение национальной премии ТЭФИ (разговор состоялся 3‑го октября. – Прим. ред.), я не хожу туда, я бойкотирую эту премию. Там представлены программы, которые либо говорят вам, что именно вы должны думать, либо так называемые дискуссионные площадки, по сути не являющиеся таковыми. Потому что есть два-три мальчика «для битья», а все остальные хором поют. А смысл моей работы, чтобы люди подумали, чтобы они засомневались, чтобы это не оставило их равнодушными. Это не развлечение. Моя программа выходит очень поздно, в полночь, руководство считает, что такую программу народ смотреть не будет. Очевидно, у них мнение о народе, что он туповат и не будет смотреть программу, где надо думать. Я о народе другого мнения и должен сказать – по тому, как на меня реагируют, когда я куда‑то приезжаю – милиционеры, гардеробщицы, продавцы на рынке, таксисты, то есть народ, я вижу, что они мою программу смотрят. Я получаю колоссальное удовольствие, когда они благодарят меня. Собственно говоря, большей награды и быть не может.
– Возможно, ваша целевая аудитория – это жители регионов, которые живут хуже, чем в столице, поэтому чаще задумываются над тем, что происходит?
– Не знаю, кто моя целевая аудитория. Но я много езжу по стране, по регионам и удивлён, что на мои выступления приходит много молодёжи. Я же, мягко говоря, немолодой, что они ждут от меня? У них другие кумиры, но приходят ко мне, это очень радует. Я знаю, что молодёжь – точно часть моей аудитории.
– Вы представляете телевидение завтрашнего дня? Какие у него перспективы?
– Нет, не представляю. Только знаю точно, что телевидение не умрёт. То, что происходит сейчас с телевидением в России, и не только в России – эти развлекательность и агрессивность – временное явление. Я думаю, благодаря развитию техники случится так, что в квартире, например, целая стена будет на самом деле телевизионным экраном, и ты с помощью какого‑то оборудования сможешь не только смотреть его, но и участвовать, войти в него. Думаю, что дальше будет много интересного. Я не волнуюсь за телевидение как за средство массовой информации, но волнуюсь за то, как им управляют.
– А региональное телевидение? Какую оно играет роль?
– Я считаю, что региональное телевидение играет совершенно особую роль, ведь, если я, к примеру, живу в Архангельске, безусловно, больше доверяю своему телевидению, чем федеральному. Ведь это моё телевидение, оно родное, люди, которые на экране, это мои люди, я их знаю, они меня знают. И в этом смысле региональное телевидение должно играть совершенно особую роль.
